В истории европейской мысли осознание бесприютности и одинокости человеческого существования возникло не вдруг и не сразу. Этот процесс углублялся от эпохи к эпохе, и с каждой ступенью одиночество становилось все холоднее и суровее, а спастись от него было все труднее.

Бубер различает в истории две эпохи: "эпоху обустроенности" и "эпоху бездомности".

В эпоху обустроенности человек чувствует себя органичной частью космоса – как в обжитом доме. В эпоху бездомности мир уже не кажется гармонически упорядоченным целым, и человеку трудно найти себе "уютное место" в нем, – отсюда чувство неприкаянности и "сиротства".

Самочувствие обустроенности характерно, например, для мышления древних греков. Наиболее полное выражение оно нашло, как полагает Бубер, в философии Аристотеля. Мир тут представляется замкнутым пространством, таким "домом", где человеку отведено определенное место. Человек тут – вещь наряду с другими вещами, наполняющими мир; он не кажется себе непостижимой тайной; он не гость в странном и непонятном мире, а обладатель собственного угла в мироздании. В рамках такого мировоззрения нет предпосылок для того, чтобы человек осознавал себя фатально одиноким.

Прочтём размышления Печорина в главе «Фаталист»: «… были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли ил за какие-нибудь вымышленные права!.. Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями, на них смотрит с участием,,,»

В конце средневековья и начале Нового времени стройная картина мироздания вновь дрогнула. В философии Николая Кузанского (1401-1464) мир был представлен бесконечным в пространстве и времени, а Земля, следовательно, лишилась центрального положения. Довершил разрушение средневековой схемы Николай Коперник (1473-1543), без обиняков объявивший Землю рядовой планетой Солнечной системы. Земная твердь начала утрачивать роль незыблемого фундамента всего мира: она сама подвешена в невообразимой бесконечности. Человек в этом мире оказался беззащитным перед бездной бесконечности. Эту несоизмеримость человека с Вселенной "с непревзойденной и поныне ясностью" прочувствовал и выразил, по мнению М. Бубера, Блез Паскаль.

В результате перемен в мировоззрении, происшедших в Новое время, личность "стала бездомной посреди бесконечного... Был расторгнут изначальный договор Вселенной и человека, и человек почувствовал, что он в этом мире пришелец и одиночка".

С тех пор "идет работа над новым образом мироздания, но не над новым мировым домом... Человеческого жилища из этой Вселенной уже не выстроить". Поколению, которому предстоит выработать новую космологию, придется, считает Бубер, отречься от всякого образа мироздания и жить в неизобразимом мире (новый образ мира – никакого образа). Космос Эйнштейна можно помыслить, но нельзя вообразить. Человек вынужден принять как факт свою бездомность и затерянность во Вселенной.

Итак, по словам Бубера, произошло постепенное "невиданное по своим масштабам слияние социальной и космической бездомности, миро- и жизнебоязни в жизнеощущении беспримерного одиночества».

 «Личность чувствует себя одновременно и подкидышем природы, брошенным, подобно нежеланному ребенку, на произвол судьбы, и изгоем посреди шумного человеческого мира".

Есть ли выход из тупика одиночества? Реакциями на новую ситуацию бездомности оказались индивидуализм и коллективизм.

Первая реакция – индивидуализм, – чтобы спастись от отчаяния, поэтизирует одиночество. Индивидуалист принимает его как рок и пытается внушить себе "любовь к року". Это – иллюзорное решение, ведь чтобы справиться с ситуацией, одной лишь ее поэтизации недостаточно. У Печорина главный принцип жизни – свобода – переходит в индивидуализм.

Вторая реакция – коллективизм – состоит в том, что личность, спасаясь от одиночества, пытается раствориться в каком-нибудь большом групповом образовании. Но это растворение само по себе не дает единения личности с личностью.

Фромм, рассматривая несколько способов, какими люди пытаются вырваться из одиночества, говорит о приспособление индивида к группе. Этот путь требует от личности конформизма: чтобы быть принятым в группу, нужно поступиться своим личным достоинством ("не высовываться из толпы"), подчиниться правилам стада. Это частично снимает проблему отделенности "я" от мира, но – за счет утраты "я". Сразу вспоминается Печорин, который пытался привлечь внимание княжны: «Я начал что-то рассказывать…Любопытство привлекло ко мне некоторых из окружавших княжну... Я продолжал увеселять публику до захождения солнца».

Ни индивидуализм, ни коллективизм не решают проблемы одиночества, и выбор одного из этих двух – это ложная альтернатива. Подлинным решением является "Третье" – диалогическое существование человека с человеком. Это "Третье" Бубер называет сферой "Между". Сфера "Между" – это как бы узкая кромка, на которой происходит встреча Я и Ты. Познание сферы "Между" и должно помочь человечеству в преодолении одиночества. Для этого нужно не просто быть внимательнее к людям. Нужно их понимать. Нужно знать самих себя, разбираться в собственных поступках.

Но люди опасаются бывать наедине со своими мыслями и потому ищут спасения от одиночества в развлечении, – к такому выводу пришел Блез Паскаль. Он обратил внимание на какую-то несуразицу в поведении людей: вместо того чтобы предаваться праздному покою, о котором нередко им приходится мечтать, они неудержимо тянутся к "развлечениям", часто хлопотным, дорогостоящим и даже опасным для жизни (например, война).

Эта странность весьма озадачивала философа, пока он не пришел к мысли: истинный смысл всяческих авантюр не в достижении тех целей, которые ставят перед собою люди, а в бегстве от самих себя. Люди почему-то опасаются оставаться наедине с собой. Не отсюда ли:

                                   А  он,  мятежный,  просит  бури,

                                  Как  будто  в  бурях  есть  покой!

Отсюда и попытки Печорина влиться в жизнь окружающих. Может быть, и присутствие на балах, на светских вечерах – попытка бежать от одиночества. Но и лирический герой, и Печорин чувствуют, что слияния между людьми нет. Одиночество ощущается сильнее. Герой испытывает раздражение: «...Я стал, бешено наслаждаться всеми удовольствиями, которые можно было достать за деньги, и, разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, - но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а в сердце осталось пусто».

Парадокс человеческого существования Паскаль видит в том, что "мы преодолеваем препятствия, дабы достичь покоя, но, едва справившись с ними, начинаем тяготиться этим покоем, ибо ничем не занятые попадаем во власть мыслей о бедах уже нагрянувших или грядущих".

В суждениях Паскаля, таким образом, феномен одиночества предстает как неприкаянность человека в бесконечности Вселенной и как неуютность человека наедине с мыслями о себе самом. «А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия, потому что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению…».

Генри Торо считал, что, занимаясь своим делом, человек не чувствует себя одиноким. Его дело имеет определенный смысл, и этим смыслом наполняется существование человека в часы труда. Одиночество же гнетет нас, когда мы оторваны от смысла. Печорин не видит смысла своей жизни. Поэтому мечется, ищет себя, своё предназначение: «… зачем я жил? Для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел твёрд и холоден как железо…»

Одним из способов преодоления одиночества может стать погружение в творческую деятельность. Человек творящий, созидающий сливается с предметом своей деятельности, благодаря чему объединяет себя с миром. При этом не происходит, как в двух предыдущих случаях, ни утраты мира, ни утраты "я", однако достигаемое тут единение с миром все же не является межличностным (между "я" и другим "я").

Но лирические герои, Печорин отражают мысли самого Лермонтова!.. Неужели поэт не нашел себя в жизни?

Образ поэта – носителя особой нравственности и сознания – Лермонтов воплотил в стихотворении «Смерть поэта». Жизнь поэта трагична, поскольку он не может реализовать себя из-за давления общества. На примере судьбы Поэта понятно, как опасен свет «завистливый и душный для сердца вольного и пламенных страстей».  В стихотворении «Кинжал» лирический герой ещё видит в слове силу ратного оружия и клянётся соответствовать этому в своём творчестве («Да, я не изменюсь и буду твёрд душой, как ты, мой друг железный»). Но эта клятва не исполнена: кинжал стал «игрушкой дорогой», а поэт в «век изнеженный… своё утратил назначенье». В стихотворении «Поэт» поэт зависит от времени, суть которого – «блёстки и обманы», «ветхая краса», т.е. имитация жизни. Поэт раздвоен: в нём жива память о высокой миссии, но он сознаёт тщетность своих усилий. Он стал «осмеянным пороком».

Испанский философ Хосе Ортеги-и-Гассета (1883-1955) интересно рассуждает о проблеме одиночества. Жизнь каждого из нас неотчуждаема, т.е. никто не может прожить за нас нашу жизнь. Например, если у человека болят зубы, то невозможно "одолжить" другому хотя бы частицу этой боли. Никто не может за другого стать умным. Если  знакомый понимает что-то непонятное мне, я не могу взять его понимание, как какую-то вещь, и переложить в свою голову, а вынуждена сделать усилие и понять сама (хотя бы при помощи чьих-то объяснений). Все это означает, что Я не в состоянии отдать кому-то мое "я" и не в состоянии присвоить себе ни малейшей крупицы чужого "я". "Я" – подлинно неделимо. "...Человеческая жизнь... – пишет Ортега, – именно в силу своей неотчуждаемости, по сути, есть одиночество, изначальное одиночество".

У Лермонтова мы можем это увидеть в стихотворении «Выхожу один я на дорогу».

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит

Дорога здесь – жизнь. И каждый проходит свою жизнь сам. Никто не проживет ее за тебя. Никогда не знаешь, что будет впереди, может быть, туман и неровная дорога, а может, светлый и чистый путь.

Понятие одиночества предполагает, что "я" существую в мире, что мир есть – минералы, растения, животные, другие люди. И "я" должен налаживать отношения со всем этим, искать согласованности своего существования с другими существованиями, искать единства, но не такого, какое возникает у двух жидкостей, слитых в один сосуд, а единства принципиально неслиянных существований.

Отделенность человека от других "я" обусловлена и тем, что у каждого – свое тело, локализованное в пространстве, не позволяющее мне быть вездесущим. Поэтому наши миры никогда не могут совпасть полностью. В этом еще одна причина изначального одиночества.

Когда ремесленник изготовит какую-то вещь (например, нож), то ее назначение и способ ее действия заранее предопределены. Человек, в отличие от вещи, пока жив, никогда не завершен, он все время "делает" и переделывает сам себя, т.е. определяет свои поступки.

Всегда решать самому за себя – значит быть абсолютно одиноким в выборе. Мы не можем оправдывать свой выбор, ссылаясь на совет друга, – мы сами просим совета и сами следуем ему. Не можем оправдываться Моралью – мы сами выбираем, придерживаться ее или нет. Не можем оправдываться "знамением" – мы сами придаем ему тот или иной смысл.

Наконец – любовь. Фромм считает любовь подлинным преодолением человеческой отделенности от других.

Старостин Б.А. считает, что в некоторых стихотворениях Лермонтова любовь – это прибежище от одиночества. «От одиночества в светской толпе поэт уходит в воспоминания о детской любви». Заметим только, что уходит лирический герой не в любовь, а в воспоминания. Потому что его представления о любви - как о высшем и несуществующем идеале.

Русский философ В. Соловьёв говорил о «миражности» любовной лирики Лермонтова. «Заметьте, что в этих произведениях почти никогда не выражается любовь в настоящем, в тот момент, когда она захватывает душу и наполняет жизнь». То есть: не любви ищет поэт, а «иное» в любви.  Любить можно только невозможное – тот идеал, что в прошлом, или то идеал, что в будущем. На земле идеальной любви быть не может, только демоническая страсть. А она ведет к страданиям, т.е  к одиночеству.

И все же у поэта есть воображение  – великая сила. Оно помогает ему уйти в собственный мир, который недоступен никому более. В стихотворении «Выхожу один я на дорогу…» лирический герой Лермонтова в мечте забывается «холодным сном могилы», но так, что в груди его дремлют «жизни силы», т. е обретает неземное блаженство. А на Земле его двойника – автора - ожидает блаженство иного рода: поэтическое бессмертие.